Нынешний мюзикл «Бал воров» родился трудно, не с первой попытки. Первоначально идею предложил Геннадий Тростянецкий. Он задумал драматическую историю, визуально, в манере французских импрессионистов. Были написаны стихи Михаилом Бартеневым и музыка уральцем Александром Пантыкиным. Увы, создатели мюзикла гармонии не достигли. Тростянецкий выпал из трио. Но театр не может выбросить в корзину плоды годичного труда. Место режиссера занял московский постановщик Андрей Житинкин.
Он никогда не ставил ни опер, ни оперетт, хотя со свойственной ему скромностью однажды признался в интервью: «Такой широкой палитры, как у меня, нет ни у кого». Житинкин действительно пестр в своем выборе: от Уайльда до Хакамады. Слывет эпатажником и авангардистом. О самом себе выпустил книжечку «Плейбой московской сцены» (2003). Приближаясь к шестидесятилетию, он стал менее «плейбоистее». Почему бы ему и не поставить на скорую руку Ануя?
Единственное, что сближает спектакль со столичной светской жизнью, это оформление и костюмы известного московского кутюрье Андрея Шарова. Правда, особого шика и оригинальности в них не заметишь. Антураж, как ни странно, приближается к «Приливу». То же море, юг Франции, пальмы и кипарисы. Только в отличие от «живого» моря Александра Орлова у Александра Шарова волны неподвижны и забавно стоят торчком. А посреди них – «парус одинокий». Хор поет: «Мы терпеливо ожидаем прилива». Хотя почему? Никто, вроде, топиться не собирается. Кстати, у Ануя действие происходит на курорте Виши, где нет ни моря, ни пальм.
Природа проявляет себя в спектакле жуткой грозой, обещающей бурные события. Чем-то это напоминает грозы и ливневые дожди в «Иоланте», последней премьере А. Жолдака.
В «Бале воров», как и в «Жанетте», поступки героев непредсказуемы. Воры меняют маски, но и «порядочные» граждане тоже постоянно блефуют. В конце концов, все оказываются симпатягами (или должны оказаться). Парочка свадеб вопреки всему венчает представление. Но в Молодежном Спивак следует оригиналу и вместе с актерами оправдывает условные драматургические ходы автора. Про Андрея Альбертовича Житинкина, народного артиста России, его поклонница Марина Райкина пишет в своей книге: «Он один из немногих режиссеров, кто не притворяется в своей любви к артистам». Вот молодец какой! Действительно, не притворяется. Актеры Музкомедии, очевидно, были предоставлены самим себе и делают то, что привыкли изображать в штампованных постановках «Мариц», «Сильв» и «Мистеров Икс». То есть на сцену выходят типовые герои классических оперетт с манерностью, «светскостью» и мелодраматизмом; отставленными ручками (у женщин), идиотизмом (у мужчин) и т.д. Совершенно из другой, не ануевской, стилистики, Светлана Лугова (леди Хэф). Доблестная дама мечтает «удрать из золотой клетки». Очень трогательно! У бедных инженю Анастасии Лошаковой/Жюльетт и Елизаветы Олисовой/Евы нет даже традиционного кальмановско-легаровского умопомрачительного каскадного танца. Не за что зацепиться в либретто, в мизансцене.
Александр Байрон (лорд Эдгар) напоминает в своей белой фуражке и кителе Остапа Бендера/Миронова, только без чувства юмора. Зато у других персонажей банальные «остроты» сыплются в либретто, как из ведра. В отличие от «Прилива», по поводу любовных переживаний замечают: «все эти чувства выдумал Шекспира». Соответственно циничному постулату себя и ведут. Попадается и «дефектный» Уайльд: «Жизнь не стоит, чтобы принимать ее всерьез» (у английского остроумца: «Жизнь слишком сложна, чтобы относиться к ней серьезно»).
Единственное, что, видимо, заботило режиссера, это полицейский, спускающийся с небес (как Швейк, Монфлери в спектаклях Александринки), юный вор-романтик, проезжающий по залу на мопеде. Ну, и конечно, «дерзкий» вызов власти, когда при аресте Петер (Александр Круковский) бросает в зал свежую остроумную фразу: «Главные воры обитают на самом верху». Аную подобные эстрадно-газетные обличения глубоко чужды. Он, по сути, аполитичен.
У Ануя непредсказуемость – в жанре изящного, комического абсурда. В известном смысле, «Бал воров» – пародийный вариант «Ромео и Жанетты». Добропорядочным Маме, Фредерику, Юлии из этой пьесы соответствуют леди Хэф, лорд Эдгар и богатые невесты Жюльетт с Евой в «Бале». Разгильдяям Папе, Люсьену, Жанетте – три жулика Петер, Гектор и Гюстав. Отец и сын Дюпон занимают промежуточное положение между светскими людьми и авантюристами.
Однако все персонажи в «Бале»-комедии более прихотливо перемешаны. Обманчивость каждого из действующих лиц носит игровой, маскарадный характер. Лорд Эдгар у драматурга объявляет вора Гюстава своим утраченным и внезапно обретенным незаконным сыном; племянница леди Хэф (опять таки Жюльетт) заявляет, что будет спать на газетке, при краже стоять на стреме и свистеть. В пьесе нет никакого «сю-сю», свойственного спектаклю. В постановке психологически необъяснимо поведение леди Хэф, которая пускает от скуки рецидивистов на свою виллу. В равной степени, не мотивировано возвращение награбленного юным Гюставом. Александр Леногов «перебежал» из Театра эстрады (Алджернон из «Искусства жениться» по О. Уайльду), благополучно не заметив парадоксальность британского и французского драматургов. Правда, ему «помогают» режиссер и кутюрье Шаров, нарядив в канареечный пиджак и розовые брючата. Во втором действии попугаистый наряд нового Ромео сменяется «воровским» комбинезоном.
Один Дюпон-сын (отличный каскадный комик Иван Корытов) пытается «выпрыгнуть» из своего амплуа, но при этом впадает в истерику, сообщив: «Я – полный дефолт». Наиболее достойно держится глава воровского триумвирата Петер Боно (Александр Круковский), получая удовольствие от перевоплощений в вульгарную продавщицу шезлонгов и солидного адмирала.
В постановке, явно, не сочетаются остатки первоначального замысла (из него – глубокомысленный финальный хор «Что остается после нас?» и первый монолог кларнетиста с непонятным надрывом) и пошлые шлягеры «А твой мужчина просто глина», «Только сердце по привычке стучит». В музыке Пантыкина дежурный вальс сменяется дежурным танго. Композитор щедро заимствует чужие мелодические обороты. Лишь массовый рок кордебалета (балетмейстер Владимир Романовский), рок Дюпонов «На Пятой авеню» вносят в вялое и глуповатое действие известную энергию.
На философский вопрос «Что остается после нас» после такого спектакля приходится ответить: «Ничего не остается, кроме сожаления и недоумения». Жалко пьесу, которая хороша, а теперь не имеет почти ничего общего с первоисточником. Для ее постановки нужен особый вкус и стиль. Жалко актеров, заслуживающих более ответственного режиссера.
Итоги каждого прихода в театр непредсказуемы. Хотелось бы чаще неожиданно радоваться. |
